Архитектор, построивший наш дом, явно был поклонником Ле Корбюзье. Здание было возведено в 1965 году и представляет собой квартирный комплекс из нескольких кирпично-бетонных корпусов, окружающих общий двор и соединённых между собой системой верхних переходов. Такой стиль не всем по вкусу – Ноттинг-Хилл обычно ассоциируется с рядами милых разноцветных домиков. Но мы с мужем Эндрю Стилом обнаружили, что покупка квартиры в этом доме обойдётся нам в два-три раза дешевле (за ту же площадь), чем в любом «милом» домике. И, будучи театральным художником (он) и писателем (я), мы испытывали некоторые финансовые трудности, хотя я и писала для Vogue, – такие преследуют всех, кто пытается строить карьеру в сфере искусства и моды, а не там, где водятся настоящие деньги.
Экономика оказалась решающей и на стадии изначального декорирования. Когда мы въехали, квартира представляла собой просто две пустые прямоугольные комнаты – друг за другом. Не было даже кухни. Моё имущество состояло из одежды, книг и модных фотографий. Андрю, человек более практичный, нашёл на свалке стул, купил микроволновку и книги. А ещё он каждую неделю ездил в Икею и привозил фрагменты модульной кухни, которую сам и собрал. Кровать нам подарили друзья, книжные полки – родители, и так мы и жили до следующей зарплаты.
Постепенно, однако, количество мебели и прочих интерьерных красот возросло. По выходным мы шерстили местный антикварный рынок в Портобелло, и оттуда к нам пришли обеденный стол, стулья и письменный стол. Мои дедушка с бабушкой отдали нам часть вещей, с которыми выросли и которые я люблю за семейную историю – и истории, с ними связанные. Например, фарфоровый лев из Нимфенбурга был подарен моему деду генеральным консулом в Мюнхене; он служил там во время Олимпиады, и принц Филипп и принцесса Анна останавливались в консульстве одновременно с моим дедушкой. Мы все помним, что это именно та Олимпиада, на которой произошла трагедия – убийство сборной Израиля террористами. После этого был траурный концерт – 9-я симфония Бетховена. Когда музыка стихла, никто не аплодировал – стояла тишина.
Постепенно вместо одежды я стала покупать искусство. Современное британское, и иногда современное русское – в университете я изучала русскую литературу и искусство. Обычно мы покупали просто у друзей – у самих художников и галеристов. Современное искусство оказалось дополнено рисунками и картинами, пришедшими из семьи мужа – его кузина Джесси Кинг была одной из «Шотландских девушек» (Glasgow Girls, группа шотландских женщин-художниц 1920-х–1930-х годов. – прим. редактора).
Шторы в гостиной сшила я сама – из обрезков льна с ручной вышивкой. На медовый месяц мы поехали в Алжир, и я потратила все наши наличные деньги на ковёр со звёздчатым рисунком, который сейчас занимает большую часть гостиной. В результате мы неделю прожили в какой-то дыре вместо нормального отеля, но оно того стоило.
Когда родился наш первый ребенок, мы с мужем поняли, что ни секунды больше не можем жить с ванной, которая была оформлена до нас чужими людьми. Мы содрали со стен противную золото-мраморную плитку и заменили её на самую простую белую – чистую (в эстетическом смысле). К моменту беременности вторым ребенком я помешалась на обоях De Gournay, хотя они были нам категорически не по карману. Мой муж нашёл выход – нарисовал джунгли на дверцах шкафчика. Следующим этапом было избавление от ужасных блестящих гранитных (!) полов на кухне и в холле – мы выложили их плиткой со звёздчатым рисунком, похожим на тот, что на разорительном алжирском ковре. На Ebay и прочих распродажах я добыла отрезов симпатичных тканей, и, вооруженная решительностью и степлером, сама перетянула стулья. Наш первый стул, найденный на свалке, теперь обтянут тканью Snowtree от Colefax and Fowler – она была разработана по мотивам панели из дворца Дроттингхольм, которую король Швеции подарил основательнице Colefax and Fowler Нэнси Ланкастер.
А ещё мы подружились с соседями. Вместе мы смотрели, как растут наши дети – как от ползания и ковыляния они дошли до танцев на Ноттинг-Хиллском карнавале: руководитель местного оркестра живёт двумя этажами ниже, и парад всегда проходит по нашей улице. Наши дети вместе ходили в детский сад и школу. Во время локдауна они устраивали научные эксперименты за гаражами и играли на траве, и навещали друг друга – благодаря тем самым верхним переходам. А ещё среди соседей были люди, жившие в доме с момента постройки, и они рассказывали нам о временах, которые мы не застали – это было похоже на то, как делятся памятными событиями разные поколения одной семьи. Кирпичи, из которых сложен дом, могут дать фору моему фарфоровому льву – они тоже видели многое.
Жизнь в окружении прекрасных людей в доме, ставшем частичкой истории, стала для меня исполнением почти утопической мечты. И лучшим воплощением цели, ради которой архитекторы-модернисты и строили дома такого типа, призванные способствовать образованию «соседских сообществ». В архитектуре брутализма много красоты – и дело не текстуре или объёмах. Просто в подобной архитектуре надо жить, чтобы эту красоту почувствовать.
